день пятый
Я, как обычно, рано встал, позавтракал. Конечно, я держал в голове, что это мой последний день. Я был спокоен. Я хотел взять от сегодня всё.
Вода, диктофон, блокнот, телефон — мой набор для поездки в лагеря. Еще одежда: все дни я ездил в одной и той же одежде, не стирая её. Это был мой особый костюм.
В лагере мы встретились с Заидом. Я очень хотел снова увидеть поющих детей! Мы отправились гулять. То и дело начинал лить дождь. Мы заходили в школы и снова слушали, как поют дети, но ничто не могло сравниться с пением малышей из детского сада.
В этот день мы снова пошли в трущобы. У одного из мужчин, у которых мы брали интервью, были зеленые глаза. Бывший тут же парень, пошутил, что мы, наверно, братья, раз у нас один цвет глаз. (У людей здесь глаза чаще всего были карие или черные.)
В лагере мы встретились с Заидом. Я очень хотел снова увидеть поющих детей! Мы отправились гулять. То и дело начинал лить дождь. Мы заходили в школы и снова слушали, как поют дети, но ничто не могло сравниться с пением малышей из детского сада.
В этот день мы снова пошли в трущобы. У одного из мужчин, у которых мы брали интервью, были зеленые глаза. Бывший тут же парень, пошутил, что мы, наверно, братья, раз у нас один цвет глаз. (У людей здесь глаза чаще всего были карие или черные.)
Начался сильный ливень. Мы побежали, чтобы укрыться от него, и оказались на какой-то веранде. Здесь жили бенгальцы. Вышла полная женщина в темно-розовой одежде. Она была очень громкой — всё время смеялась и без умолку говорила с Заидом. Я сидел и слушал. Зазвучал намаз, где-то запел мулла… Мы сидели на веранде, по дому ходили куры… Потом вошли две молодые женщины. Одна — в светло-желтом платке — была очень застенчивой. Мне она показалась очень красивой. Её кожа была светлее обычного. Кожа второй, напротив, была очень тёмной, шоколадной, она была в тёмно-лиловом платке и с ребенком. Во время интервью они очень стеснялись. После того, как я записал их рассказ, мы ещё какое то время сидели все вместе и смеялись. Я не особо понимал, но, кажется, предметом их шуток был я.
Они стали делать странные штучки из листьев. Я спросил, что это, и Заид объяснил, что это что-то, вроде жвачки. Мне дали одну, но я не стал пробовать, а сразу убрал в сумку. Они снова принялись смеяться. Оказалось, это своего рода наркотик, очень слабый. Люди постоянно жуют его, от чего у них стачиваются клыки, а языки всё время красные. А еще они сплевывают красную слюну.
Когда мы вышли, было свежо. Мы поехали в другой лагерь. Я волновался из-за того, что мы опять находились в лагерях, в которых мне быть нельзя. Но Заид игнорировал это, и я тоже старался не думать.
Здесь было интересно.
Мы зашли в дом. Женщина сидела за занавеской и что-то делала большим ножом. У неё было трое детей: два мальчика и маленькая дочь.
Когда мы вышли, было свежо. Мы поехали в другой лагерь. Я волновался из-за того, что мы опять находились в лагерях, в которых мне быть нельзя. Но Заид игнорировал это, и я тоже старался не думать.
Здесь было интересно.
Мы зашли в дом. Женщина сидела за занавеской и что-то делала большим ножом. У неё было трое детей: два мальчика и маленькая дочь.
Мы начали интервью. Пока она говорила с нами, девочка сидела у неё на руках и играла с этим огромным ножом. Сыновья окружили меня и постоянно шептали мне что-то в уши. Один говорил на английском: «Пойдем в магазин». Другой был особенным — не хочу называть это иначе, он был другой, особенный и всё. Он всё время просил меня забрать у брата стеклянные шарики, которые тот показывал, повторяя, что они его… Мне он нравился. Потом он снял с меня кепку и надел на себя. Всё это время женщина продолжала говорить, прикрикивая на сыновей, когда те её раздражали.
(В какой-то момент я заметил, что по мне ползают какие-то крошечные муравьи…)
Она говорила о муже, о рае и о том, что теперь она не может покупать еду, которую могла купить в Мьянме: рыбу, мясо — слишком дорого….
Наверное, она рассказывала еще о многом. Она мне очень нравилась: у неё был приятный голос, и в целом она напоминала мою маму в молодости, такую, какой я видел её на фотографиях. Она говорила очень долго, но я почти ничего не понял.
Она говорила о муже, о рае и о том, что теперь она не может покупать еду, которую могла купить в Мьянме: рыбу, мясо — слишком дорого….
Наверное, она рассказывала еще о многом. Она мне очень нравилась: у неё был приятный голос, и в целом она напоминала мою маму в молодости, такую, какой я видел её на фотографиях. Она говорила очень долго, но я почти ничего не понял.
Когда мы вышли из этого дома, Заид сказал, что это всё. Время закончилось, мне надо было уезжать. Мы просто попрощались, и он вышел из машины. Я поехал в отель.
По пути я попросил остановиться и снял один из флагов лагеря. Под ним стоял ребенок. Мне стало грустно. Я думал про их жизнь — другую, такую сочную и яркую. Для меня она было именно такой. Живая, сильная жизнь, красивые люди. Эти люди были красивы, и я их полюбил.
По пути я попросил остановиться и снял один из флагов лагеря. Под ним стоял ребенок. Мне стало грустно. Я думал про их жизнь — другую, такую сочную и яркую. Для меня она было именно такой. Живая, сильная жизнь, красивые люди. Эти люди были красивы, и я их полюбил.
Я вернулся в отель. Следующий день оставался свободным, чтобы собраться и лететь обратно в Россию.